class="title2">
Мертвяки
В Бережках было всего две улицы, на каждой около десятка домов. Улица, что была некогда между домами, как ни странно была чистой и ровной, словно по ней ходили, а вот на лужайках перед домами вырос высокий бурьян, разрослись кусты бузины и калины, ежевика опутала всё цепкими своими колючками.
Тёмные дома стояли как живые, затаившись в ночи, и глядя на непрошенных гостей. Катюшка указала на одно из окон в крайней избе:
– А там свет горит.
– Мертвяки, небось, гуляют, – отозвались Игошки.
– Какие ещё мертвяки? – насторожилась Катя, – Тут же вроде жители все уехали?
– Все да не все, – пропищал один из малышей, – Упокойничков своих с погоста они, по-твоему, тоже с собой забрали?
Катюшка, вытаращив глаза, уставилась на светлячка:
– Ты хочешь сказать, что бережковские покойники вылазят теперь из своих могил и сидят по избам?!
– А что, – пожал Игошка плечиками, – Ижориха тут всё взбудоражила, никому от неё упокоя нет. Живые отсюда уж лет сорок, как уехали. А уехали они оттого, что туман приходил в деревню. А в том тумане всякое.
– Что это, всякое? – спросила Катюшка, – Бабуля мне говорила про этот туман только, что из него голоса доносятся и людей за собой сманивают, а после пропадают эти люди. А что в том тумане, она не сказала.
Игошки поёжились, переглянулись:
– До Бережков ещё деревня тут была, давно это было. И вот, в один год случилось сильное половодье и вся деревня под воду ушла, никто не спасся, говорили после в других деревнях, что вниз по реке стояли и которым не так сильно досталось, что наказание это было тем, кто жил тут. Занимались эти люди ворожбой да колдовством. Вот и наслал им Бог кару такую. А уж после тут Бережки появились. Не знаем, откуда люди эти приехали, но понравилось им тут – луга заливные, лес богатый кругом, река рядышком. Стали жить. Люди добрые были, да только была среди них та, которой не жилось, как всем. Дружбу с нечистым она водила.
– Ижориха? – спросила Катюшка.
– Она самая, – закивали Игошки, – Уходила она в лес далёко, там колдовала. А ещё на реку вниз по течению ходила, всех, кто утоп в прошлой-то деревне, туда ведь унесла река, так вот Ижориха способ нашла, как их вызвать из воды.
Катюшка почувствовала, как от ужаса холодеют её пальцы.
– А люди те, они и при жизни недобрые были, а после смерти и тем паче, не было им покоя. Ижориха с их помощью много дел наворотила. Эти-то люди и приходили в тумане с реки и уводили жителей Бережков…
– А они и сейчас выходят?
– Выходят, – вздохнули Игошки, – А как же. Только редко. Ижорихе-то нечем стало им платить. Они живое мясо любят. Легче им становится, когда живых они жрут.
– А те, что в избе тоже эти самые утопленники?
– Нет, это уж свои, бережковские, кто жили тут да умирали по-человечески, это люди добрые, на местном погосте похоронены.
– А чего ж не лежится им в земле? – спросила недоумённо Катюшка.
– Неспокойно им, когда кругом такое творится. Не зря же вот самоубийц не хоронят рядом с остальными. Земля становится плохой, волнуется. Вот и тут так же. Чувствуют они, что зло тут бродит. Они бы и рады спать мирным сном, да не могут.
– Стало быть, вся беда Бережков в Ижорихе одной? – спросила Катюшка.
Кивнули печально Игошки:
– Она всё будоражит.
– Ну, ведь должна же она когда-то умереть, она ведь старая уже, – ответила Катя.
– Эх, – вздохнули малыши, – Никто уж и не знает живая ли она вообще или уж мёртвая давно…
Катя поёжилась, то ли от страха, то ли от ночной сырости, только сейчас она заметила, что всю поляну, на которой они стояли, окружил плотный белый туман.
– Надо идти, – решительно сказала она, – Время уходит.
И она быстрым шагом пошла в сторону первого дома, а Игошки полетели вслед за ней, робко прижимаясь друг к другу.
Дойдя до крайней избы, той самой, в которой горел свет, Катюшка осторожно прильнула к окну и обомлела. Посреди комнаты стоял большой стол, а за ним сидели две старухи и молодая женщина, а на полу играли трое детей. Взрослые о чём-то беседовали, а женщина то и дело поглядывала в сторону двери, словно поджидая кого-то. Людьми их можно было назвать, конечно, с натяжкой, лица их были серыми, пепельными, у ребятишек желтоватыми, тонкие иссохшие губы приоткрывали зубы, а глаза у всех были чуть навыкате, словно веки натянули, приколов ко лбу на булавку, как бабочек в гербарии. Тонкие костлявые пальцы стучали по столу в нетерпении. Они все явно кого-то ждали.
И тут вдруг нога Катюшки сорвалась с завалинки, и она с глухим стуком, не проронив ни звука, рухнула вниз, пребольно ушибив при этом колено. Игошки замерли от страха. А Катюшка баюкая пульсирующее колено, отползла торопливо в бурьян, что окружал домишко. Но было уже поздно. Покойники в избе почуяли их присутствие, и, спустя мгновение, дверь распахнулась, и на крыльце показалась одна из старух.
– Хто здесь? – прошамкала она во тьму.
– Довольно громко для мёртвого, – подумала про себя Катя, из глаз её всё ещё сыпались искры, а всё, происходящее кругом, казалось каким-то невероятным сном в жаркую летнюю ночь.
– Хто тута? – повторила старуха и спустилась со ступеней.
Игошки куда-то пропали, то ли улетели насовсем, то ли притаились где-то, но зеленоватое их свечение исчезло.
– Они ведь обещали проводить меня до деревни, – подумала Катя, – Они не говорили, что будут охранять меня здесь.
Без Игошек вдруг стало как-то тоскливо и одиноко. Катюшке внезапно, впервые за весь этот невероятный вечер, захотелось плакать, и она, уткнув нос в колени, неслышно всхлипнула, но не успела и слезинка выкатиться из её глаз, как над самым ухом раздался старушачий голос:
– Вот ты хде!
И тонкая, как ветка, ручонка потянула Катюшку из бурьяна, ухватив её за подол платья. Катя закричала, увидев склонившееся над ней иссохшее серое лицо.
– Да не ори ты так, дурная, – замахала на неё старуха, – Ижориха услышит! А ну, идём в избу.
Катюшка, бледная от страха, пыталась упираться ногами, но старуха, с невиданной для её лет, да ещё учитывая, что она мертвяк, силой, потащила её в избу, приговаривая:
– Тише, тише, а то Ижориха придёт! Всем худо будет!
Дверь в избу захлопнулась с глухим стуком, и на улице, озаряемой лунным светом, вновь наступила тишина.
Ижориха
– Чего голосишь? – прошамкала ещё раз старуха, когда втащила сопротивляющуюся Катюшку в сенцы, а затем и в избу.
Катюшка вопить перестала и теперь только икала от страха. Мёртвых она, конечно, видела, и не раз, но обычно они лежали мирно, в гробу, и спали вечным сном, оттого-то они, собственно, и зовутся усопшими. А эти ходят, разговаривают, да ещё и за собой тянут с такой ли силой, что будь здоров. Катюшка потихоньку успокоилась и взяла себя в руки, но икота всё не проходила, вот ведь напасть.
Вторая старуха глянула на неё искоса, ушла за печь, пошарила там, и вынесла кусочек чего-то тёмного, липкого, протянула Катюшке:
– На-ко, в рот положи, да рассоси, и пройдёт твоя кликота.
– Спа- спасибо, – ответила боязливо Катя, и взяла в руку то, что дала ей старуха, – А что это?
– Да не бойся, пастилка смородинова, кислая она, от кислого-то кликота уходит, знамо дело.
Катюшка покосилась на пастилу из рук покойницы, и, зажмурив глаза, положила её в рот. На вкус пастилка оказалась с приятной кислинкой, пахла свежими ягодами, и была вовсе не противной. Странно, но это и, правда, помогло. Через пару минут икоту как рукой сняло.
Хозяйки всё так же продолжали сидеть за столом, только теперь они пялились на незваную гостью, жавшуюся на лавочке у порога. Тускло светила керосиновая лампа, пора было подлить в неё керосину. Но никто не двигался с места.
– Ну, рассказывай, откуда
